Фото: Центр детской медицины Шнайдер

Месяц назад в Израиле узнали о первой сделке об обмене заложников на заключенных и временное прекращение огня. Тогда медицинские учреждения, которые должны были принимать освобожденных заложников, пришли в боевую готовность. Одним из таким учреждений, принимавших первых вернувшихся из заложников женщин и детей, стал Центр детской медицины Шнайдер в Петах-Тикве.

Доктор Эфрат Брон-Харлев – директор Центра Шнайдер, известная в Израиле врач-педиатр, специалист по интенсивной терапии. 18 декабря доктор Брон-Харлев дала большое интервью в рамках подкаста אחד ביום медиа-холдинга N12. Публикуем перевод на русский язык отрывков из этого интервью. Тем, кто понимает иврит, советуем также прослушать сам подкаст.

7 октября

7 октября мы буквально перевернули всю больницу, провели все необходимые подготовки, чтобы принимать большое количество пострадавших детей. Но к семи вечера мы вдруг осознали, что к нам почти никто не поступает, что лечить особо некого. Детей или чудом удалось спасти, или они были убиты, или их взяли в заложники. С тех пор я погрузилась в состояние одержимости темой похищенных детей. Практически с самого начала мы начали активную подготовку к приему этих детей, хотя и не знали, когда придет тот самый момент и придет ли вообще.

После 7 октября

Уже тогда мы начали думать, как это будет происходить 
и что будет важно вернувшимся семьям с физической 
и моральной точки зрения. И тогда нам стало очевидно, 
что это место ни в коем случае не должно напоминать больницу. Мы решили, что будем принимать их в нашем новом здании, которое было недавно отремонтировано и по стилю скорее напоминает отель. Но мы также зонировали и подготовили пространство таким образом, чтобы ничего не напоминало больницу, чтобы было светло, уютно и создавало много личного пространства и ощущения безопасности.

Ведь это то, чего на протяжении 50 дней у них не было. Общаясь с поступившими к нам семьями с детьми, я поняла одну вещь: за это время в них не осталось никакой веры ни во что – что кто-то интересуется ими, заботится, отвечает им теплом и любовью, дает право выбора. Это была самая тяжелая вещь которую мы услышали, но в то же время и самое приятное, что мы услышали – то, что все это они получили у нас. Нам удалось создать очень теплое место 
и физически, и морально.

Перед поступлением первых семей

За несколько дней до нам сказали быть наготове, ведь было непонятно, когда это реально произойдет, и каждый день мы были готовы принимать первых вернувшихся заложников. У нас была целая команда не только врачей, готовых оказать первую помощь в случае необходимости, но и медперсонала, психологов, социальных работников, диетологов, солдат. И каждый очень четко знал и понимал свою функцию в каждый момент времени. 
Мы осознавали, что не может быть ничего менее 100% результата, даже отклонения на один процент от того, 
что мы должны были дать в отношении приема и реабилитации заложников. Мы буквально проводили практические тренировки 
и репетиции с участием актеров.

Во время одной из таких репетиций, когда мы практиковали возвращение одного из подростков, женщина, игравшая его тетю, закричала при встрече: “я не верю, что я вижу тебя”, и все мы начали плакать, и это во время подготовки. Это встревожило меня, мы не знали, какой наша реакция будет в момент реальных встреч, и насколько мы вообще можем проявлять эмоции, можно ли вообще плакать или нет. Но подготовиться к этому было невозможно.

Тот самый момент

Настал тот самый день. Приземлился первый вертолет, выключил двигатель и наступила полная тишина. 
Затем из вертолета вышли первые семьи. Я подошла к ним, представилась, сказала, что мы делаем дальше. В тот момент 
и все три раза, что к нам приземлялся вертолет за эти дни, я ловила себя на одной и той же мысли, что поначалу все заложники выглядели абсолютно безжизненно, и все слова, 
что ты готовила и думала, что скажешь им, в этот самый момент казались совершенно неуместными. Странно было спрашивать у них “как дела?” или “в порядке ли вы?”. 
Они были страшно уставшие и поначалу в основном молчали, только в первый вечер одна из матерей спросила меня по дороге к отделению, можно ли ей принять душ.

И вот мы добрались до отделения, где их ждали их родные. Тот самый момент. Я практически щипала себя, чтобы убедиться, что это действительно происходит. В тот момент мне хотелось и исчезнуть оттуда, чтобы дать им пространство и не мешать, и в то же время нужно было находиться там, чтобы убедиться что они в порядке. Три раза я переживала этот невероятный момент.

Выбор и личное пространство

Мы давали им выбор и прислушивались к их желаниям во всем, даже в мелочах: хотят они доехать или дойти пешком, присесть, прилечь, постоять – главное выбор и чтобы они делали то, чего они сами хотят. Когда мы поняли, что срочная помощь не нужна, мы не стали сразу же проводить медосмотр, а дали им первый час для себя, побыть 
в своей личной комнате с родными.

Мы не знали, что ожидать дальше: захотят ли они говорить, идти на контакт или закроются в себе. Мы решили просто прислушиваться к ним. И многие стали говорить сразу. 
Было тяжело слышать от девочки 13 лет слова вроде “я думала, что только я была в заложниках, что вы не ищете меня, что у меня уже нет семьи, что вообще нет Израиля, 
и как же хорошо наконец быть тут”. Но также было очень радостно видеть, как постепенно возвращается жизнь. Вдруг ты видишь как возвращается чувство юмора, улыбки, смех, как маленькие дети начинают бегать и играть. И тогда ты понимаешь: вот они, они возвращаются.

Особые пациенты

Нам не нужно было напоминать себе, что прошли эти люди и их дети. Начиная с того, что они часто спрашивали разрешения для всего: “можно ли посмотреть в окно?”, “можно ли открыть ящик?”, “можно ли выйти из комнаты?”. Или же когда была ракетная тревога в Петах-Тикве, и нам нужно было спуститься в защищенное пространство, на лестнице девочка 3-х лет спросила у своей мамы “мы что спускаемся в туннель?”.

Мы приветствовали то, что дети были собой и выражали свои эмоции, что моменты искренней детской радости могли сменяться вдруг злостью, криком и другими проявлениями чувств. В конце концов, дети содержались больше 50 дней 
в плохих гигиенических условиях, в голоде, им нужно было вести себя тихо и очень мало двигаться.

И в этом была наша задача – помочь им выйти из абсолютно неестественного для свободного человека состояния, и вернуться в свое тело, стать снова хоть немного собой.

На второй день, по их просьбе, мы привезли парикмахеров, мастеров маникюра, многие, даже маленькие девочки сделали себе гель-лак. И кажется, что это только деталь, но это намного больше. Это хоть какое-то возвращение в реальность, в которой они жили до 7 октября.

Огромная сила

В нашей работе мы каждый день сталкиваемся с героическими детьми, которые изо всех сил борются с раком, 
с заболеваниями сердца, и ты этим восхищаешься. Если это ты еще можешь как-то примерять на себя 
и представить ситуацию, что тебе, быть может, тоже придется бороться со сложной болезнью, и ты надеешься, что найдешь в себе силы.

Но представить себя на месте Хен Гольдштейн – мамы 
с тремя детьми в заложниках в Газе, когда ты знаешь, 
что твоего мужа и старшую дочь убили… Я спрашиваю себя, смогла бы я такое пережить и не могу ответить на этот вопрос. Когда ты думаешь о том, что прошли эти люди 
и их дети, ты думаешь какая же огромная сила, должно быть, содержится в них.

Для них ничего не закончилось

Мы предложили семьям оставаться у нас столько, сколько они захотят и посчитают нужным. Когда же они были готовы покинуть нас, расставание было непростым. Для нас это был очень значительный период и мы сказали им, что наши двери в любой момент открыты для них.

Для них же самих ничего не закончилось. Закончился только кошмар, в котором они находились. Но дальше им нужно жить и жить хорошо, насколько это возможно.